Неприветливой выдалась осень в этом году. На Украине, привыкшей к тёплой погоде, почти вежливо переходящей от знойного лета к дождям и снегам. Меняется климат. Меняется погода. И кажется, что золотая осень скоро уйдёт навсегда, сменив золото клёнов и каштанов на грязь, на кроваво-бурые гниющие листья на деревьях да под ногами. А ещё на ночной холод, во время которого не каждая бродячая собака станет высовывать нос из своего укрытия.

Вы заметили, что куда-то пропали соловьи? Может они не пропали? Может они, просто не хотят больше петь для меня? Или я разучился их слушать? Во всяком случае правильно было подмечено, что с возрастом мы всё меньше и меньше смотрим на звёзды… Просто становимся людьми не умеющими смотреть на безбрежные россыпи в тёмном небе, на души светящие нам тусклым, едва уловимым светом из запределья… Но если бы мы научились их слушать… … …

Я не очень придавал значения рассказам своей бабушки, пока был мальчишкой. Не очень вдавался в их историчность, но когда она рассказывала о своей молодости, о войне, я всегда умело рисовал в своей голове картины из того далёкого прошлого. И даже сейчас их помню. Я могу описать каждое движение оттуда, из царства воображения, из мира теней… Но осталось за границами этих картин то, что не могла видеть моя бабушка. Это иная жизнь. Жизнь других людей. Жизнь может быть самых ей близких и родных людей, так же носящих в себе кровь моего рода, ту самую кровь, которая до сих пор течёт и во мне…

Почему в нашей семье не было принято говорить о той трагедии, которая разыгралась для нас в 1941 году? А мы не говорили. Мы просто помнили, не выставляя напоказ свою боль. Именно поэтому, вероятно, 9 мая, когда вокруг гремела музыка, когда все друг друга поздравляли с Победой, что видели только по телевизору, наша семья собиралась вместе. Но не праздновать, а помянуть тех кто рядом, но далеко. И цифру «86» я запомнил навсегда… Ровно столько человек из нашего рода навсегда остались в 1941 году. Очень многие – навечно юными, навечно молодыми, навечно детьми…

… 29 сентября 1941 года; где-то под неважно каким большим Городом …

Пройдя через болото снайпер, наконец, смог выйти из леса. Лес заканчивался прямо за болотом, отделённым от него узкой смужкойⁱ деревьев. За ними стояла чёрная, даже липкая из-за недавнего дождя земля. И всё бы было ничего, если бы не это поле. Наследить – себя выдать. Снайперу пришлось пробираться вдоль него, в аккурат этой самой смужкой, к стоящим неподалёку хаткам. Точнее не хаткам, а к тому что от них осталось. Обгоревшие брёвна, разбросанные рядом, почерневшие от копоти и сажи печурки, да чудом устоявшие два сарая…

Наконец он присел на завалинку. Пару месяцев назад тут был хуторок. Деревенька. По всему видать малюсенькая, шумная. Деревеньки всегда шумны да чудны. Крики петухов по утрам. Детский смех. Девчата на вечерницах. Гармонь среди ночи. Трактора на поле из недалёкого МТС. И постоянный лай собак, мычание коровы, зазывающей запоздалую хозяйку… Но уже пару месяцев деревенька пуста. Пуст хуторок. Мёртвый. Враг тут побывал. А жители… Может они успели разбежаться, уводя своих детишек да худобу туда, на восток, подальше от войны и врага? Хотелось бы.

Снайпер сам верил в свою мечту и тешился ей…

Закурил. Немецкие. Трофейные. «Юно». Даже пачка трофейная. С поганой овцы хоть шерсти клок. Послушал. Не то собака заскулила, не то ставня скрипнула… Да какая к чёрту ставенка-то? И прошлого что ли? Собака то другое дело. Пришла на пепелище хозяев искать. И не находит. Вот и скулит.

Снайпер докурил и встал, спокойно идя на звук.

И действительно, собака. Маленькая такая, чёрненькая. Дом сгорел, и будка тоже. А колышек остался. Железный потому что. И цепь железная. Вот и скулит, бьётся, мечется, а оторваться не может. Силёнок, поди, нет…

Снайпер наклонился и расстегнул псу ошейник. Пёс сорвался с места и побежал в поле, к лесу, благодарно виляя хвостом.

Снайпер встал во весь рост и замер… Он понял, что слух впервые подвёл его. Это не собака скулила. Прямо перед ним сидел мальчик, мокрый от дождя, чумазый от сажи и словно в анабиозе. Лет десяти, по крайней мере не старше, явно не сельский. Чернявый, синеглазый, с небольшой жёлтой звездой на курточке…

- Эй, вихрастый, ты видать с Города? – присел перед пареньком снайпер, взяв мальчика за подбородок.

- Ты как тут оказался?

Мальчик посмотрел на снайпера.

- Тиканул^**… - полушёпотом произнёс он.

- Откуда тиканул?

Паренёк опустил глаза и исподлобья глянул на снайпера.

- А вы русский?

- Русский… У меня вот тоже звезда есть, - снайпер расстегнул карман гимнастёрки и достал пятиконечную звёздочку, снятую с пилотки ещё в августе…

- Вот она, пионер. Нет у меня других документов.

- Да и не надо, - отвернулся паренёк, - я вижу…

Снайпер спрятал звёздочку обратно в карман.

- Что случилось, малец?

- Да ничё… - начал было говорить мальчик, но его прервал отдалённый лай собак.

Мальчик хотел было сорваться с места, но снайпер успел схватить его за плечо.

- Не туда, пригнись… Давай со мной…

Прямо через густые заросли вишняка и полутопкий ярок, через который текла мелкая речушка, снайпер протащил за собой паренька в к заброшенному егерскому кордону, на чердаке которого обитал уже с августа, когда его взвод попал в окружение и практически весь полёг в этих местах. Почему практически? Потому что снайпер остался последним из всего взвода и превратился из бойца Красной Армии в партизана-одиночку. Об этом кордоне немцы знали. Но старались избегать этих мест. Полицаи тем более. Гиблым оно считалось ещё до войны. И даже в старые времена. Но сейчас серьёзно заговорили о лесных духах, которые убивают чуть ли не каждого, кто забредал, или заезжал на этот хутор.

Пролежали на чердаке молча часа два, глядя на верхушки деревьев и слушая немецкий говор и окрики полицаев, пока наконец-то три фигуры в чёрных кепи, кителях с белыми повязками не нарисовались в вишняке осторожно разглядывая хуторок. Один, постарше, вышел вперёд и позвал остальных, помоложе.

Он указал одному на полуразвалившийся дом, на чердаке которого прятались мальчик и снайпер.

Молодой полицай бегом подбежал к дому, и поискав лестницу, в конце концов схватил лежащее на земле бревно и подставив его к окошку чердака начал карабкаться вверх. Снайпер вытащил штык-нож из-за сапога и тихонько подтолкнул им край бревна упиравшийся в окошко. Бревно поползло и свалилось обратно на землю. Полицай полетел вместе с ним.

- Да бес с ним с этим хутором, дядь Митя! – чуть не закричал полицай, - тут ноги-руки поломать можно! Чего эти немцы решили что кто-то с жидов утёк!?

- Да мож и не утёк, - совсем близко подошли этот самый дядя Митя и второй молодой полицай.

- Вставай, пошли, хватит на дровеняке валяться словно на бабе.

- А то ищи им, сами на опушке прохлаждаются, а нам по болотам и кущерям шарить, - проговорил вставая полицай.

- Ты это, Андрюха, на немцев кончай тут бочку катить, - оборвал его дядя Митя, - немец он тебя не трогает и слава Богу.

Фигуры удалялись и скоро их говор стал совсем неразборчивым, а после неслышным.

Снайпер вздохнул и усмехнулся им вслед.

- Так ты откуда взялся то? – спросил он мальчика.

Мальчик вылез из соломы и присел рядом со снайпером, разглядывая пристально лицо военного.

- А вы правда не с ними?

- Да уж, как видишь, тоже тут хожу-брожу, - ответил снайпер.

- Я с машины, - сказал мальчик, - нас посадили в машины и повезли куда-то, а у них по дороге что-то случилось, что бахнуло, грузовик кинуло и откатило прямо в кювет. Я выбрался и в лес утёк.

- И откуда везли?

- С Города.

- Ты городской?

- Не, - замотал мальчик головой, - мы с местечка, с Долины.

- Откуда? – не понял снайпер.

- Да с Долины! Вы не знаете Долину? Мы с мамой и Яшей приехали оттуда. Она раньше в Польше была. А потом Красная Армия нас освободила.

- Так вы решили перебраться, на свою беду?

- Нет. Папа музыкант, известный между прочим. А где нам ещё учиться? Мы тоже хотели…

- Играешь?

- Ага, - кивнул мальчик.

- На чём?

- На басойле^***.

- Не трубе, что ли?

- Скрипач я, - как бы обиделся мальчик, но улыбнулся.

- Гм… - подумал снайпер, - ну тогда всё понятно.

Он буквально два часа назад швырнул последнюю гранату в какой-то немецкий грузовик, ехавший со стороны предместья, что на крайней западной околице. За грузовиком, сильно вырвавшимся вперёд, следовали ещё машины, но этот действительно слетел в кювет, судя по всему застряв там надолго.

- И куда же вас везли? – спросил снайпер.

- Мама сказала, что нас выселяют куда-то, - ответил мальчик, - я вот сейчас думаю, что я зря утёк, наверное. Она ведь переживает…

- Тебя как зовут? – перебил мальчика снайпер.

- Ося… Йосеф…

- Не переживает, - ответил снайпер, - вот что Ося. Если что, то зовут тебя Ваня…

- Почему? – удивился мальчик.

- Да просто так, - снайпер протянул руку к жёлтой звезде на пиджаке Йоси и сорвал её.

- Убери нитки, - попросил он…

***

Ося сам для себя оказался совершенно неразговорчивый. Больше молчал. Собственно, а почему больше? Вообще молчал. Наверное подражал снайперу, который то и дело всё слушал, редко что говоря шёпотом. Мальчик тоже решил слушать. Слушал лесные звуки, слушал птиц, слушал зверей. Тревожно слушал дорогу. А так больше молчал, кутаясь в отсыревший пиджачок и стараясь, подражая снайперу, разобраться в мелькающих среди деревьев тенях. Днём тени были ничего, так себе, а ночью даже страшные.

Снайпер их не боялся, ночных теней, говоря, что в лесу надо бояться не того что шумит, а того что ходит неслышно. А вообще об больше рассуждал. То ли рассуждал, то ли спрашивал у мальчика совета, но тут же сам отвечал на свои вопросы. Ося только соглашался, будто бы отвечая, и молча следовал за снайпером.

Так продолжалось несколько дней. Несколько дней и ночей. Куда лежал их путь снайпер и сам не знал. Он просто брёл вперёд и вперёд, стараясь не нарушать лесного покоя. А Ося просто шёл рядом, на восток, или на запад, или просто вокруг Города, как бы блукая словно те самые ночные тени, увязавшись за человеком в старой потёртой военной форме. У мальчика даже сложилось впечатление, что они оба обезумели. Один, он сам, лишился дара речи. А снайпер наоборот, словно говорил и за себя и за своего спутника.

«И вот ведь какая штука!», - думал Ося, - «я ведь могу разговаривать! Я ведь разговаривал со снайпером там, где он меня нашёл? А сейчас? Видимо это… как его… стресс! » - вспомнил мальчик странное и непонятное слово.

«Отойдёт, успокоится, переболит его горе и всё снова встанет на свои места», - как будто отвечал его мыслям снайпер…

Очередной день клонился к вечеру, а солнце к закату. Возле старой и разбитой лесной землянки очередной привал. И снова без огня и крошки еды. А есть и не хотелось. Даже спать не хотелось. И какое-то чувство, отдающееся холодком по спине, будто бы не давало спать и прогоняло голод. Так и просидели всю ночь, молча и тихо… Словно слившись с этим лесом…

Утро. Вроде утро, вроде после бессонной ночи свет должен навалиться и усыпить, но ещё больше чем свет разбудил гул мотора. Машина. Одна… Вторая... Третья… Что-то хлопнуло и раздались голоса. Потом всё стихло…

Ося глянул на снайпера.

- Я слышу, - шепнул снайпер, - слышу. Двигатели заглушили. Значит остановились. Это грузовики. А уда этот, то дверца схлопнула. Посмотрим, что там?

Ося кивнул. Встали, осторожно, пробираясь между деревьев почти ползком, пошли на звуки…

… Уже ближе к дороге снайпер остановился и движением руки прижал мальчика к земле. Затем лёг сам.

- Ползи за мной, так чтобы и мышь тебя не учуяла.

- Я понял, - шепнул в ответ Ося и стараясь не задеть ни одной веточки, представив себя змеёй, или ящерицей, очень медленно и не дыша пополз за снайпером…

Внезапно тишину разразила пулемётная очередь. Ося чуть было не вскрикнул, то ли испугавшись что немцы их обнаружили, то ли от того, что выстрелы, напоминающие хлопки, чуть было не оглушили его. Но сдержался. Снайпер залёг. Пока пулемёт строчил, мальчик успел подползти к снайперу и залечь рядом.

- Что это?

- «Рулетка фюрера», -странно ответил снайпер.

- Лежи, не шевелись. Мы их видим. Они тоже могут, - сказал он.

Фигуры немцев мелькали между ветвей придорожных кустов. Всё стихло. Теперь мальчика глушили одиночные выстрелы. Так продолжалось ещё несколько минут…

За эти несколько минут Ося увидел три грузовика, крытые кузова, десятка два солдат, двух офицеров и полицаев.

Уже всё было тихо и солдаты о чём то бурно говорили, смеялись, и казалось, что ничего не происходит. Будто отдыхают…

- Чего вы стоите? Цветочки, что ли собираете? Так не сезон, - прошептал снайпер.

Немцы были в десяти шагах. Ося видел их лица, различал каждое, как будто они были совсем рядом, вот прямо тут, а не на просеке, которой шла эта дорога впереди. Весёлые, шумные, довольные… «Пьяные», - понял Ося. Они лопотали что-то на своём языке, тянули из фляг и даже сюда, казалось, доносился этот запах.

- Это они, - прошептал Ося, - это те самые машины. И полицаи те самые.

- Что? – переспросил снайпер.

- Они нас везли, когда машину кинуло, да бахнуло так что я чуть не оглох.

Мальчик показал взглядом и посмотрел на снайпера.

- А полицаи те, то дядька Митька и Андрюха с Василём, соседи наши…

- Ясно, - остановил его снайпер, - молчи, не говори ничего.

Он прижал мальчика к земле.

- Пусть уедут. Потом посмотрим.

- А что потом?

- Посмотрим…

Стали ждать. Немцы стояли не долго. Медленно, словно не торопясь, но начали рассаживаться по машинам. Эти минуты касались часами. Ося безразлично смотрел на них и мял руками траву, зажимая её в кулаки вместе с корнями вырывая из земли. Нервничал. Он обнаружил, что впервые в жизни нервничал. А снайпер ждал. Ждал когда в последнюю машину сядет последний солдат…

Наконец двигатели заработали.

Едва последняя машина тронулась он, легонько толкнул Йосю.

- А полицаи-то остались, - указал он на просеку.

Оттуда доносился говор полицаев.

- Ты говоришь их знаешь? – шёпотом спросил снайпер.

- Ага, - кивнул Ося.

- Видишь, твои соседи остались. Как их говоришь звать?

- Это дядька Митька, Андрюха и Василь, - ответил Ося, - Василь то сын дядьки Митьки, а Андрюха племянник его. Я с их третьим братом дружил, Филькой, меньшим сыном дядьки Митьки. Пока немцы не пришли. А потом они нас с нашей квартиры выгнали. Филька тот мне мою басойлю швырнул. Хорошо что в футляре была, а то разбил бы наверное…

- Ладно тебе про басойлю, - остановил его снайпер, - надерём мы зад твоему Фильке. Ты мне скажи, они знают тебя?

- Ага, - кивнул мальчик.

- И голос твой?

- И голос.

- Это чудно, - улыбнулся снайпер глядя на дорогу.

- Ты вот что, - сказал он, - патронов у меня уже нет, а гранату последнюю я на твой грузовик потратил.

- Вы? – удивился Ося.

- Я, я, потом скажешь, - прервал его снайпер, - сейчас зайдём поглубже, там старый дуб есть, такой что посреди коряг. Ты сиди и плачь, да зови каждого по именам. Только не всех сразу, чтобы они по одному пришли.

- А что потом? – не понял Ося.

- А потом отвернёшься…

- Понял, - ответил Ося тихонько отползая за снайпером…

Он спрятался за дубом, постаравшись буквально влезть в его гнилой ствол. Снайпер залёг за кустами.

- Ну, ты чего? – спросил снайпер Йосю, когда тот побледнел и не решался начать плакать.

- Я не умею так просто взять и заплакать, - прошептал мальчик.

- Да и не надо плакать, позови, грусно-грусно так.

- Как привидение? – понял мальчик.

Снайпер показал жестом что это то, что и надо…

Жалобный вой, как будто вой волчонка отбившегося от волчицы раздался вокруг…

…Полицай, которого Ося называл дядя Митя, работал лопатой поцепив винтовку наперевес. Его племянник Андрей, а следом и сын Василь ушли глянуть, что за волчонок воет неподалёку. Ругаясь на молодых он даже несколько раз окликнул их. Чей-то голос, вроде похожий на Андрея ответил нечто похожее на «Сейчас», но это сейчас уже длилось пол часа.

- Да что за черти, - бросил на кучу земли лопату дядя Митя, - сами постреляли сами и зарывайте своих… - дядя Митя остановился, глянув на трупы. А трупов было много.

Поняв, что одному ему не справиться, он направился в лес за молодыми.

- Вы черти! Да вас что, черти побрали там!? Иди работай!

В ответ послышалось жуткое молчание и потом снова глухой вой волчонка…

- Ну щенок, я тебя пристрелю, - уверенно пошёл на вой дядя Митя…

Пробираясь как телёнок сквозь вишняк да кусты, полицай вышел на поляну, где кроме сухих коряг росли разве что молодые побеги стоящие по пояс.

- Эй, дети, вы где? – позвал молодых полицай и услышал то ли плачь, то ли стон прямо из дуба.

- Та шо за чертовщина, - растерялся полицай, - Андрей… Вася…

Медленно он начал приближаться к погибшему дереву.

Полицай обошёл дуб и замер как вкопанный.

- Ося… ты… да не… Ты тут что делаешь? Да по тебе мамка извелась, - облегчённо вздохнул он, и даже обрадовался.

- Это ты тут выл? – рассмеялся полицай, - а ребята пошли волчонка искать, да заблудились видать. От здорово. Цуцыка тебе принесут. Идём, я тебя к мамке отведу, - протянул он руку мальчику.

Ося не шелохнулся, но поднял глаза… Полицай на мгновение замер. Кто-то положил ему руку на плечё.

- Ты!? – обернулся полицай.

Сзади стоял снайпер…

…Расстрельная яма была не большая. Снайпер было не хотел чтобы мальчик видел её, но потом отпустил его плечё и Ося машинально пошёл вдоль ямы, прямо по насыпи…

Он ничего не говорил, только шёл, буквально бежал, качал головой и вдруг остановился, упав на колени…

Снайпер, когда поравнялся с мальчиком, увидел что он не плачет, а тупо смотрит в одну точку… В яму, где чуть присыпанный мокрой землёй лежал старенький простреленный футляр…

- Моя басойля, - прошептал Ося, как будто боясь кого-то разбудить…

ЭПИЛОГ

Семьдесят лет спустя…

Филипп Дмитриевич был уважаем среди киевских националистов. Сказать, что он чем-то отличился в борьбе за независимость Украины было нельзя. Собственно как «борец» он нарисовался уже в 1991 году, на первых митингах, едва были подняты сине-жёлтые флаги. Любил выступать перед публикой, перед школьниками, просто на собраниях по праздникам, а на каждую очередную годовщину создания УПА даже маршировал в колонне бывших вояк. Хотя, на его мундире не было боевых наград. Больше значки купленные тут же в Киеве, на Майдане, где лотошники в своё время массово их продавали. Да и мундир он носил не свой…

Осиротев в войну, он как то пережил немцев, выучился, был комсомольцем, коммунистом, даже парторгом на одном небольшом заводе. В армию его не взяли, но почему Филипп Дмитриевич молчал. Да это и не интересно. 24 августа 1991 года уже пенсионером, он за одну ночь превратился в националиста. Как будто оборотень в полнолуние.

Вообще он захлёбываясь рассказывал про своего отца и братьев, которые пали в боях за «вільну Україну», прямо тут, под Киевом…

В эту ночь, 29 сентября он не спал. Больше ходил из комнаты в комнату, что-то вспоминая.

Обернулся к окну пристально вглядываясь в тёмный двор, где ветер завывал, срывая со старого клёна ещё и не жёлтые листья. Дождь барабанил по стёклам… Погас свет. Филипп Дмитриевич выругался и зажёг свечу стоящую на старой, ещё довоенной тумбочке, в подсвечнике доставшемся от старых хозяев… И вдруг ощутил, какой-то странный, зловещий холод... Пар пошёл изо рта, а слух сдавила тишина, кинувшая в дрожь...

- Привет, Филя, - услышал он сзади детский голос, который не слышал уже семьдесят лет.

Филипп Дмитриевич обернулся. Душа сорвалась в ноги, а голова закружилась. Он упал в кресло стоящее тут же…

- Ты как сюда вошёл? – спросил он мальчика, отгоняя от себя все мысли о невозможном.

- Да это я, я, Ося. Ты меня не узнал? – посмотрел мальчик на старика и улыбнулся.

- Ты постарел.

- Вы наверное меня разыгрываете? – ответил старик, как будто вспомнив , - точно разыгрываете, шпана эдакая. Что, коммунисты заплатили? А? Я от сейчас как… - он хотел было встать и потянуться к телефону, но Ося покружил головой.

- Филя, это же я, ты мне не веришь? Мы раньше жили в этой квартире. Ты дружил со мной. Вы были бедные, у тебя мамки не было, а батька твой пил постоянно. Ты одёжку даже мою носил, которую тебе моя мама отдавала, и кушал у нас… А потом, в сорок первом…

- Нет… Нет… - узнал Филипп Дмитриевич, - тебя не может быть… Тебя нет… Вы все давно сгнили на старой просеке, которая уже и лесом поросла…

- А ты зачем тогда так? – с укором глянул Ося.

- Да малый я был… - ответил старик, - разве же я знал? Я же не знал… Ты же знаешь, что я не… Ну прости… Зачем ты пришёл?

Ося улыбнулся и посмотрел вокруг, окинув взглядом комнату.

- Хорошо дома…

- Да, - ответил старик.

- Особенно когда дом твой, - ответил Ося.

- Ты потревожил нас, вот мы и пришли.

- Вас? – переспросил Филипп Дмитриевич.

Мальчик в ответ тяжело вздохнул.

- Ты знаешь, Филя, а я ведь не держу на тебя зла. Я просто хотел тебя увидеть, потому что ты был моим другом. Всё-таки семьдесят лет я не был дома, - Ося посмотрел в глаза Филе и как-то печально улыбнулся.

- Я погиб вместе со всеми. Машина, на которой нас везли, слетела в кювет из-за того, что у неё лопнуло колесо. Я сильно ударился и потерял сознание… Я даже считал себя живым одно время, пока не увидел себя в той самой расстрельной яме и свою басойлю… Меня просто добил твой отец, Филя…

- Зачем ты обманываешь людей? – глянул мальчик на старика, - зачем ты рассказываешь, что твой отец воевал за Украину, что его красные партизаны убили?

- А что говорить? - старик опустил глаза.

- Правду.

- Правду?

- Ну да, ведь он мою маму убил, и Яшу, и всех тех людей…

Ося на мгновение замолчал.

- Это мы убили его тогда.

- Кто вы? – не понял старик.

- Мы… но мы не партизаны…

- А кто же вы?

- Я теперь диббук. Страж. Мы стражи. Вы нас называете по-разному, но это и не имеет значения. Все несправедливо убитые здесь и остаются. Злые. Добрые. Хорошие и плохие. Те, кто не может найти успокоения. И мы блукаем в этом мире не зная сна, холода, голода. Даже время для нас течёт по-другому. Один час может показаться днём, а день часом. Мы видим то что мы хотим видеть, а вы, при нашем появлении можете видеть лишь то, что мы вам разрешаем... Хотя, ты знаешь, привыкаешь и к этому… И мы тут живём до тех пор, пока не восторжествует справедливость касательно последнего из нас... Мы ищем своих убийц, чтобы призвать их к ответу. Но нас так же гнетёт ложь о наших убийцах. И когда она вновь начинает торжествовать, то мы снова появляемся. Почему? Потому что прославляющий зло сам становится этим злом. А воспевающий упыря^**** – сам становится этим самым упырём. Хотя вы не замечаете этого…

Филипп Дмитриевич что-то хотел возразить, но онемел, увидев, что вокруг уже другая квартира, та, что была когда-то в сорок первом, а за окном густой туман...

- Тебе страшно? - спросил Ося, - а я привык. Я всегда теперь вижу этот туман, и сорок первый для меня навсегда остановился... Да и ты для меня не изменился...

Старик глянул в зеркало, стоящее напротив и оторопел... Там он увидел не старика, а ещё одного ребёнка из прошлого. Себя. Того самого, который давно исчез во времени.

Он собрался силами, вскочил и побежал к двери, но ося взглядом захлопнул дверь и поднявшись встал посреди комнаты.

Филя обернулся и прижался спиной к дверному косяку.

- Оставь как есть... Прости... Дай мне всё исправить...

- Да что ты можешь? - ответил Ося, - ты думаешь выбежать отсюда вернувшись в наше детство? И скрыться от меня? Это невозможно. Призрак не может покинуть место своего обитания. А призрак тут не я, а ты. Ты погряз во лжи, иллюзия которой поглотила правду, настоящего Филю... Остался только призрак...

- А ты? Ты же мёртв! Это ты не настоящий!

- Я? А я живу. И это мой дом... Сейчас снова сорок первый... Ты исчезнешь... Вслед за своим отцом и братьями... И люди никогда не будут обмануты тобой... Одной ложью на земле станет меньше... Мы призываем вас на суд, а часто сами его вершим. Всем кажется, что произошёл несчастный случай как с Андреем, сердечный приступ как с Василём, или ещё что ни будь, например сам удавился, как твой отец. Но те к кому мы приходим – видят нас и ещё ни один не ушёл от ответа …

Ты думаешь мы не можем прощать? Да и никто не держит зла. Но и простить вас они не могут, потому что прощают раскаявшихся. А вы ищите себе оправдание, выдумывая какие-то нелепые отговорки для собственного удовлетворения. Они, мёртвые, не настолько мертвы как вам кажется. И они не покинут этот мир до тех пор, пока зло, которое убило их, не прекратит врать, как врёшь ты. И прежде всего, пока вы не прекратите врать самим себе…

Ося как-то пристально посмотрел на Филю и погасил свечку...

Рассказ посвящается семье Лескевичей, моих родственников, погибших в Шоа 1941 году.

Ося Лескевич был расстрелян вместе с семьёй…

8.10.2013